http://discut1837.narod.ru/13.htm
ВЛАДИМИР КОЗАРОВЕЦКИЙ
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ
Вернемся к тому вопросу, который был задан в конце моей статьи в «Парламентской газете»: «Зачем Пушкину понадобились смертельные условия дуэли?» Ведь для того, чтобы быть наказанным за дуэль – при любом ее несмертельном исходе – высылкой из столицы, совершенно необязательно было так рисковать жизнью. Желание именно убить, движимое именно такой, смертельной ненавистью? Но Дантес, как мы уже знаем, столь сильных чувств не заслуживал, и Пушкин сам об этом написал в памфлете о Вольтере. Желание умереть? Но в таком случае, при пушкинском жизнелюбии, у него должны были быть веские основания в пользу такого намерения.
Прежде чем отвечать на этот вопрос, попробуем собрать воедино факты, которые толкали Пушкина на дуэль или хоть в какой-то степени могли повлиять на решение поэта уйти из жизни. Рассмотрим все факторы, которые можно было бы рассматривать как факторы безнадежности и отчаянья.
1.Сплетни.
Для Пушкина вопрос чести был важнейшим; одним из главных он является и в проблеме последней пушкинской дуэли. Именно с этой точки зрения рассматривал "загадку ухода" Н.Я.Петраков, и с этой точки зрения все действия и поступки в преддуэльный период находят разумное объяснение. Положение было и впрямь крайнее, он вынужден был вступить в борьбу с самим императором – и тем не менее оно не было безнадежным: дуэль с несмертельным исходом становилась выходом из него. Он вполне мог рассчитывать на замену смертной казни ссылкой, а отъезд в деревню был бы для него спасением и от завистливой подлости двора. Сплетни задевали его честь и отравляли жизнь Пушкину, но не могли стать причиной самоубийства.
2. Долги денежные.
Да, на первый взгляд, положение и впрямь было отчаянное. В попытках отыграться в карты за долговую яму, в которую его вгоняли наряды жены и необходимость жить в столице и вращаться в свете, Пушкин постоянно проигрывал и эту яму углублял. Но мог ли он выбраться из нее и было ли положение столь безнадежным, чтобы он позволил себе отчаяться до такой степени, чтобы решиться на уход? Мистификация с «Коньком-Горбунком» показывает, что Пушкин был гораздо изобретательнее, чем мы можем себе это представить. По моим расчетам только за «Горбунка» Пушкин получил более 20.000 рублей (см. http://gorbunock.narod.ru) – а ведь мы даже не знаем, сколько и каких было произведений, под которыми Пушкин тоже не поставил свою подпись. Как справедливо заметил Лацис, болдинская осень, скорее всего, была не исключением, а правилом, и он был весьма плодовит. Кроме того, медленно, но верно налаживалось издание «Современника», что со временем дало бы постоянный доход. Если бы он смог уехать с семьей в деревню и писать, резко уменьшив светские расходы жены и свои и лишь наезжая для организации журнальных и газетных дел, денежную ситуацию можно было бы поправить. Нет, положение было не безнадежное, и если бы не упорное сопротивление и жены, и царя, которых такой отъезд Пушкиных из столицы не устраивал совершенно, дело можно было поправить и без дуэли.
3. Долги историографические.
С «Историей Петра» Пушкин попал в ловушку. В своей книге «Голос музы темной» (М., 2005) В.Листов вполне убедительно показывает, что Пушкин к 1835 году уже точно знал, что написать «Историю Петра» в том апологетическом виде, как ее ждал от него царь, он не может, а то, что он может написать, – абсолютно неприемлемо для императора. Он не мог открыто сказать об этом, объяснить невозможность для него продолжения работы над "Историей Петра" – а между тем под эту работу были получены авансы, за которые надо было как-то отчитываться. И хотя он говорил, что вот уедет в деревню после того, как соберет все материалы, и в два года напишет «Историю», он и сам в это не верил: в одном из разговоров он признался, что затея с написанием «Истории Петра» была убийственной.
Чем грозила ему эта ситуация? Так ли безнадежно было положение дел, что одно это могло толкнуть его на самоубийство как на выход из заколдованного круга? Что ж, ситуация и впрямь непростая, но и здесь не все так безнадежно, как кажется на первый взгляд. Вопрос не в том, мог Пушкин написать «Историю Петра» или не мог, а в том, мог ли он найти способ отказаться от ее написания, не потеряв лица и избежав пересудов и обвинений в беспомощности – если не в историографической бездарности. Вопрос в том, насколько важным для него было мнение света (друзьям-то он не только мог объяснить, что произошло, но, видимо, и уже объяснил, но тут они ему ничем помочь не могли).
Однако и здесь нельзя сбрасывать со счетов пушкинскую изобретательность, с помощью которой он выходил из труднейших положений и заставлял негативные обстоятельства служить ему на пользу. Ну, хотя бы можно было сослаться на здоровье: оно, дескать, так пошатнулось, что не то, чтобы «Историю» писать, а и как выжить, непонятно: надо срочно в деревню уехать поправлять здоровье, а «Историю Петра» напишет кто-нибудь другой – да вот и М.Погодин рвется ее писать (и до того в критических ситуациях Пушкин использовал такой довод – например, ссылаясь на аневризму). Нет, и с «Историей Петра» положение было отчаянное, но не безнадежное – и уж во всяком случае не самоубийственное (хотя невозможность разрешить ситуацию в любую сторону изрядно отравляла Пушкину жизнь; я думаю, что она была одной из главных причин, по которой он всеми силами избегал присутствия на дворцовых балах, где Николай в любой момент мог спросить, как продвигается "История Петра").
4. Здоровье.
А вот со здоровьем дело действительно обстояло катастрофически. С тех пор, как Пушкин перебрался из Михайловского в город, он перестал вести тот образ жизни, которым сдерживал наступление болезни (поездки верхом, обливание ледяной водой, нормальный сон, простая пища). Симптомы грозной болезни настолько усилились, что ситуация становилась опасной: он мог пропустить момент, когда он еще был в состоянии сам решить, как и когда ему уйти из жизни, чтобы не оказаться в маразме. «Странные судороги», искажавшие его лицо и описанные Софьей Карамзиной, были следствием катастрофического ускорения хода болезни. Столичная жизнь и стрессы последних лет, связанные с долгами, с поведением жены и сплетнями, болезнь усугубили.
Поездка в деревню летом 1835 года, когда Пушкин взял отпуск на 4 месяца, была нужна ему не для того, чтобы проверить, может ли он там писать: писать он мог везде, в любых условиях. Ему было важно проверить, может ли он что-нибудь сделать с болезнью, которая, по-видимому, стала проявлять себя грозно. 16 мая 1835 года Катенин в ответ на несохранившееся, но явно только что полученное письмо Пушкина пишет: «Судя по твоим, увы! слишком правдоподобным словам, ты умрешь (дай бог тебе много лет здравствовать!) Вениямином русских поэтов, юнейшим из сынов Израиля…» Здесь я оставляю в стороне обсуждение причины, по которой Пушкин писал именно Катенину о близкой смерти в апреле 1835 года, когда тучи еще не сгустились (об этой причине следует говорить прежде всего в связи "Евгением Онегиным"); летняя поездка в деревню 1835 года, видимо, показала, что дела его действительно плохи и что болезнь шагнула слишком далеко: Пушкин понимает, что в болезни пройдена "точка возврата". В его стихах появляются мощные предсмертные и прощальные мотивы ("Родрик", "Странник"); весь его каменноостровский цикл – это прощальное подведение итогов.
5. Отношения с царем.
О разговоре Пушкина с Николаем 25 января 1837 года практически ничего не известно. Попытка реконструировать его пока что нам мало что дала – попробуем проделать это еще раз. Прежде всего, о чем свидетельствует тот факт, что об этом разговоре никому ничего не рассказали ни Пушкин, ни царь? Стало быть речь шла о вещах щекотливых для любой огласки, причем щекотливых и для царя, и для Пушкина; значит речь шла о Наталье Николаевне. А, следовательно, Пушкин, в отличие от ноябрьского разговора, когда он, "говоря о Дантесе", награждал царя нелестными эпитетами, на этот раз высказался открыто. Вполне возможно, что он сказал и о свидании царя с Натальей Николаевной 2 ноября, тем самым дав понять, что эпитеты поведению Дантеса были адресованы Николаю, и потребовал от царя оставить в покое его жену и оградить честь его семьи от грязных сплетен.
Как мог отреагировать царь на такое требование, высказанное ему в лицо? Как самодержец, он должен был быть разозлен, поскольку не сомневался в своем праве переспать с любой женщиной, женой какого бы его подданного она ни была, – тем более, что эта женщина в его желаниях шла ему навстречу. С другой стороны, он не мог отвечать Пушкину с такой позиции, поскольку она открыто противоречила общепринятой официальной морали (а Николай в своих взаимоотношениях с внешним миром, за пределами самого близкого круга, был моралистом) и особенно – церковным установлениям: ведь царь вел себя откровенно не по-христиански, и в этой ситуации он даже заикнуться не мог о том, чтобы этот разговор остался между ними. Наконец, царь и не хотел идти навстречу Пушкину, поскольку связью с Н.Н. дорожил; это подтверждается и тем, что он возобновил отношения с ней, как только она снова появилась в Петербурге, и тем, что по смерти на нем обнаружили медальон с ее изображением.
В такой ситуации Николай оказывался в ловушке, и его раздражение, вызванное «неадекватным» поведением Пушкина, не пожелавшего терпеть адюльтер своей жены с царем, не находя естественного выхода в разговоре, стало разрастаться. Как и Наталья Николаевна, он не был заинтересован в скандале или дуэли – потому-то он и уговаривал Пушкина в ноябрьскую встречу в случае чего обратиться к нему, к царю; он всячески избегал встреч с поэтом наедине, но Пушкин все же уже второй раз вынудил его на такую встречу пойти. Это еще больше усилило его раздражение. Наконец, Пушкин, видимо, так «вызывающе» повел себя (а Пушкин в бешенстве был страшен), что царское раздражение постепенно переросло в злобу. Не желая уступать и не имея возможности откровенно высказать все, что он думает по этому поводу, Николай к тому же еще и испугался. Только этим и можно объяснить его рефлексию по поводу этого разговора, когда он даже через много лет пытался оправдаться: его страх толкнул его на месть, и он умыл руки, когда узнал о дуэли. Я не могу поверить, что Бенкендорф по своей воле, ничего не сказав царю, послал жандармов в противоположную сторону. Независимо от самоубийственного тяготения Пушкина к смерти царь повинен в его убийстве в неменьшей степени, чем Бенкендорф. Судя по всему, оба они, и царь, и Пушкин, пошли до конца.
Другое дело, что и сам Пушкин вряд ли хотел примирения. Если он сознательно шел на смерть – а слишком многое указывает на это – и вел себя с царем, исходя именно из этого самоубийственного стремления, становится понятным, как именно он разговаривал с царем – хотя с императора это вины не снимает. В любом случае две проблемы этим разговором Пушкин "разрулил": была поставлена точка над i в его отношениях с императором и сам собой решился вопрос о его дальнейшей историографической работе. Ну а вопросы здоровья и чести должна была разрешить дуэль.
6. Предсказание.
Пушкин был суеверным человеком, он верил во всевозможные приметы; известен случай, когда он из-за нескольких подряд негативных примет вернулся с дороги, не решился тайно приехать в Петербург и тем самым избежал участия в мятеже декабристов. Однако раньше, еще до отъезда Пушкина на Юг, ему было сделано предсказание по поводу его смерти, и он ждал, что оно сбудется.
В Петербург приехала гадалка Кирхгоф, и Пушкин, в компании с участниками Отечественной войны прапорщиком Павлом Мансуровым и поручиком Александром Всеволожским, а также с братом последнего, сослуживцем Пушкина по Коллегии иностранных дел, Никитой Всеволожским и актером Иваном Сосницким отправились к ней. "Пушкин попросил загадать и про него. Разложив карты, она с некоторым изумлением сказала: "О, это голова важная! Вы человек не простой!.." Она, между прочим, предвещала ему, что он умрет или от белой лошади, или от белой головы (Weisskopf)". (П.В.Нащокин по записи П.И.Бартенева. Рассказы о Пушкине.)
Подробнее об этом предсказании со слов Пушкина записал его друг С.А.Соболевский, который при этом подчеркивал, что слышал от него эту историю не раз, в том числе и в присутствии тех лиц, с кем Пушкин ходил на это гадание:
"Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано необычное предложение; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживет долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека (weisser Ross, weisser Kopf, weisser Mensch), которых и должен он опасаться. – Первое предсказание о письме с деньгами сбылось в тот же вечер; Пушкин, возвратясь домой, нашел совершенно неожиданно письмо от лицейского товарища, который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Товарищ этот был Корсаков, вскоре потом умерший в Италии. Такое быстрое исполнение первого предсказания сильно поразило Александра Сергеевича; не менее странно было для него и то, что несколько дней спустя, в театре, его подозвал к себе А.Ф.Орлов и стал отговаривать его от поступления в гусары, а предлагал служить в конной гвардии... Вскоре после этого Пушкин был отправлен на юг, а оттуда, через четыре года, в псковскую деревню, что и было вторичною ссылкою. Как же ему, человеку крайне впечатлительному, было не ожидать и не бояться конца предсказания, которое дотоле исполнялось с такою буквальною точностью??? Прибавлю следующее: я как-то изъявил свое удивление Пушкину о том, что он отстранился от масонства, в которое был принят, и что не принадлежал ни к какому другому тайному обществу. "Это все-таки следствие предсказания о белой голове, – отвечал мне Пушкин. – Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные общества, даже и самое масонство получили от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам? Как же мне было приставать к ним? Weisskopf, Weisshaupt, – одно и то же".
Гадалка фактически предсказала Пушкину счастливую семейную жизнь – по крайней мере до 37 лет; вот почему он решился на женитьбу, несмотря на отговоры друзей. Что же до смерти на 37-м году, гадалка дала ему шанс: "если не случится с ним какой беды от... белого человека". Появление Дантеса сначала на горизонте, а потом в кругу людей, с которыми Пушкин постоянно общался (Карамзины) Пушкина насторожило; когда же вокруг флирта Дантеса с Натали стали расти слухи и сплетни, Пушкин, вероятно, вполне осознал предсказанную опасность.
* * *
Итак, в последние месяцы все, что происходило вокруг него, словно напоминало о безнадежности и подталкивало к уходу из жизни. И все же Пушкин, веря в неотвратимость рока и в сбывчивость предсказанного, делал все возможное, чтобы уйти от смерти. Он и свой последний вызов послал Геккерену, а не Дантесу, и когда Геккерен "перевел" дуэль на Дантеса, принял это известие как еще одно подтверждение всему тому, что когда-то напророчила ему гадалка. Эта двойственность в последние месяцы проявлялась во всем: он знает, что надо уходить, и, бесконечно любя жизнь, рыдает на лицейской годовщине, ясно понимая, что больше никогда не увидит друзей. Он знает, что должен погибнуть – и, готовясь к дуэли, покупает железную трость, чтобы, как когда-то, в молодые годы, тренировать руку для уверенной стрельбы. Уже смертельно раненный, он стреляет в Дантеса именно с желанием убить – но он понимал, в кого на самом деле он целился. Идя на дуэль с Дантесом, он приготовился к смерти – в том числе отобрал и запечатал в конверт бумаги, которые попросил уничтожить в случае рокового для него исхода дуэли, – чего никогда до этого не делал.
Так что же все-таки толкало Пушкина на смерть и заставило назначить смертельные условия дуэли? Я вижу только одну бесспорную причину: болезнь. Похоже, эта догадка Александра Лациса, которой он обязан той же самой болезни, полученной им от поэта по наследству – а он был прямым потомком Пушкина по одной из внебрачных линий (он сказал мне об этом перед смертью), – эта догадка в истории дуэли и смерти поэта – основополагающая. Другое дело – что такой, самоубийственный уход из жизни решал все проблемы, разрубал все завязавшиеся узлы: независимо от исхода дуэли решался вопрос чести, а друзья и до дуэли, и после неё вели себя безупречно, дружно поддерживая версию "невинной Натали"; в случае его смерти автоматически решался и вопрос с большинством карточных долгов: зная об отношениях жены и Николая, он понимал, что царь в беде ее не оставит и, как минимум, закроет долги (что и произошло); точно так же, сама собою, закрывалась и проблема с "Историей Петра". Но главное – он избавлял себя от риска оказаться в положении, когда он был бы в маразме и не имел бы возможности распорядиться своей жизнью: одна мысль об этом должна была приводить его в ужас.
Стало быть, Александр Лацис был прав: именно по причине уже принятого решения Пушкин рыдал 19 октября 1836 года: он не оставил себе шанса. Он знал, чем кончится его дуэль с Дантесом, и сделал всё возможное, чтобы перед смертью защитить свою честь и честь семьи, – это и показал в своём блестящем исследовании Николай Петраков. Этим двум истинным пушкинистам мы и обязаны полной картиной предыстории последней пушкинской дуэли.
ПОСЛЕДНЯЯ ИГРА АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА
МЕЛКИЕ БЕСЫ РУССКОЙ ПУШКИНИСТИКИ
АНОНИМНЫЙ ПАСКВИЛЬ И ВРАГИ ПУШКИНА